Но и высокие переживания - глубокие и парадоксально-изысканные страдания, странная любовь, уклонение от счастья, мечты и "светлые миги" - не дают опоры бытию: они также призрачны, бесследны; их угасание, исчерпанность, миражность - неизменный "атрибут" поэзии Анненского. Самая красота - безусловная и неотменяемая ценность, исповедуемый поэтом символ веры, который он сам называл "чистым (то есть бескорыстным) эстетизмом" или "эстетизмом высшего порядка" ("Книги отражений", с. 111, 145) - надломленная, померкшая или застывшая. Постоянна в поэзии Анненского смерть и память о ней (многие стихи - прямое описание похорон), проникающая все сферы жизни, но и она лишена таинственного ореола и может обернуться "равнодушно дышащею Дамой" ("Баллада"). Присутствие иного мира - "там" - редко обретает статус подлинности, пространства, в котором возможны "лучезарное слиянье" или "сияющая красота", чаще - это "обманувшая отчизна" ("Зимнее небо") или "похоронная истома", открывающая внутреннему взору "...и роскошь цветников, где проступает тленье" ("Август"). Так смыкается у Анненского безысходность посю- и потустороннего мира.
Чисто анненсковский мотив - переживание несбывшегося, идеально-невозможного, "непознанного" как невозвратной и трагической, но состоявшейся реальности: здесь с особенной силой выражена тоска по равному поэту событию или чувству при осознании их принципиальной нереализуемости. О. Мандельштам писал о "горьких, полынно-крепких стихах" Анненского, каких "никто ни до, ни после его не писал" (Мандельштам О. Слово и культура. М., 1987, с. 64).
Природа и поэт
Мир внутреннего "я", природы, "повторяющей" пограничное и томительное человеческое существование, Анненский передает музыкальными (иногда романсными) ритмически разнообразными стихами, яркими, красочными метафорами, особенно при воссоздании звука и цвета ("Этот нищенски синий / И заплаканный лед" - "Снег"). Эстетика ущерба (декадентская составляющая его поэзии), поэтика недосказанности и намека ("ассоциативный символизм" - Иванов Вяч. Борозды и межи. М., 1916. С. 291) совмещаются с точностью и выразительностью живописно-символической детали.
Анненский-критик
Печатаемые в периодике (в т. ч. в журналах "Гермес", "Перевал") статьи о русских и зарубежных писателях составили первую и вторую "Книги отражений" (СПб., 1906, 1909) - своеобразной эссеистско-критической прозы: это сплав анализа, стилизованного пересказа произведения с мыслями по поводу, точнее интеллектуально-интимной исповеди Анненского (на общем фоне русской и западно-европейской культуры). Необычен и метод, и сам объект исследования: это не произведение или творчество в целом избранного автора (Лермонтова, Достоевского, Гоголя, позднего Тургенева, Ибсена, Гейне, К. Бальмонта, Л. Андреева, Горького) и не его личность, судьба, человеческая или литературная, хотя Анненский вовлекает в исследование и то и другое, а та подспудная основа, психологическая доминанта художественного сознания, что порождает искусство и "красоту". Обращаясь к устойчивым мотивам, символам, мыслеобразам писателя, Анненский вживается в "читаемого" автора, погружается в его художественный мир, часто пользуясь методом дальнейшего, за пределами текста, воспроизведения жизни героя: он дописывает (порой проецируя в новое время и новые ситуации) их поступки, мысли, рассуждает в духе персонажа или писателя или прямо за них. Созданный таким методом образ, интерпретация произведения могут быть неадекватны, даже произвольны (объективность и не входила в замысел Анненского), но не отменяют проницательности многих характеристик, точности и последовательности эстетических посылок Анненского, позволяющих проникнуть в дотекстовую духовно-биографическую магму творчества, проясняющую его наличные книжные результаты.
Проблемы жизни и искусства, состав "нашего я" - обогащенного сознания и "опустелой души" с ее соблазнами и "испугом" перед жизнью, эволюция художественных форм, требующих новых приемов и воплощений, внутренняя свобода - темы, затрагиваемые на многих страницах "Книг...". Анненский исходил из того, что только в искусстве жизнь, ее "нагота" получает свое "оправдание". Искусство, по Анненскому, - преображающее и просветляющее жизнь, - нравственно и спасительно по своей природе, сама красота для художника - "признак истины". Но сближая эстетические и этические критерии в искусстве, Анненский разделяет их в жизни: он настаивает на принципиальном несходстве страдания и сострадания, любого подлинного переживания в жизни и в искусстве, последнее в известном смысле предает жизнь, и в этом он видит "трагическую роль поэзии", возникающую из "мечтательного общения человека с жизнью" ("Книги отражений", с. 129). (Примечательно, что при своем эстетизме Анненский подходит к литературным персонажам как к жизненным типам, будь то изуродованный социальным укладом герой "Горькой судьбины" А. Ф. Писемского или носитель искажений духовной природы современное лирическое "я"; жизненность оказывается условием самого эстетизма).
"Последний из царскосельских лебедей..."
Связь искусства и жизни и противостояние ей ("непризнанность" жизни по Анненскому - исходный посыл и стимул творчества у разных художников), ее эстетическое преодоление, способы "овладения" жизни искусством, психологические законы ее претворения в "художественность" определяют своеобразие не сведенной в систему, импрессионистичной по стилю, но целостной эстетики Анненского.
В 1910-е годы складывается посмертный культ Анненского в кругу акмеистов и других постсимволистов; Н. С. Гумилев, А. А. Ахматова, О. Э. Мандельштам, Б. Л. Пастернак, малоизвестные молодые поэты считают себя его учениками, возникает миф об Анненском - "царскосельском Малларме".
